11 сентября 1985 года. (прим. Запись начата почти четыре года спустя после описываемых событий) Начну по порядку: уехала я к Лёше в сентябре 1980 года. В Москве меня провожали папа и Юра. Самолет летел до Луанды 13 часов с посадкой в Будапеште (Венгрия) и Браззавиле (Конго). В самолете отлично кормили и поили, даже винцом! В Луанде нас встречал представитель нашей советской военной миссии. На автобусе нас отвезли в миссию. Когда ехали по городу, то я испытывала удивительное ощущение, что это всё не со мной: как будто смотрю по телеку «Клуб кинопутешественников». Жара, температура воздуха +45 - +50 градусов; воздух дрожит, знойно. Земля красная, как будто посыпана красным молотым перцем. Большие здания обшарпанные, неухоженные. Улицы заполнены транспортом и людьми чёрными, как смола. Автомобили выкрашены во все цвета радуги и почти все побитые: то без боковой двери, то без крышки багажника, то без крыши. И пальмы, пальмы …….. Тюльпанное дерево и ещё какие-то причудливые цветы: красные, фиолетовые …… А потом я увидела океан! Атлантический! И мне показалось, что он высоко уходит в небо: это белые облака так низко стелились над океаном. Очень красивое и необыкновенное зрелище! Позже я купалась в этом океане в январе месяце и он мне уже не казался таким удивительным. Как обыкновенное море. Но то первое моё ощущение я помню до сих пор. В дороге я познакомилась с Наташей Сытенко. Как потом выяснилось её муж был вместе с Лёшей в одной группе. В Луанде мы пробыли 2-3 дня и нас увезли в Лубанго на кубинском самолете. Летели над горами и лесами. Потом жили ещё 2 или 3 дня в нашей советской миссии и не было охотников везти нас дальше. И вот настал день, когда нам сказали: «В путь!» Мы летели (да-да! летели!) на белом автомобиле «Волга» со страшной скоростью 130-140 километров в час! Наши провожатые – советник начальника штаба и офицеры всю дорогу шутили с нами, пели песни. И, не то в шутку, не то всерьёз, говорили нам с Наташей: «Смотри, Наташа, на небо назад, Таня – в стороны, а мы будем смотреть вперед – а то вдруг самолеты ЮАР!» Мы смеялись: какие самолеты?! И мы так быстро ехали, так неслись, что промчались мимо колонны, в первой машине которой я увидела, как мой Алёшка машет нам рукой: «Остановитесь!» А мы неслись, и когда поняли, что это наши проехали, то пронеслись очень далеко. Они уже развернулись и догоняли нас. Как потом рассказывал Лёша, они получили телефонограмму, что мы выехали и они поехали нас встречать. И вот мы так промчались, что им уже пришлось нас не встречать, а догонять. И что интересно: ведь встречных машин то нам больше никаких не было. Там вообще по этой страшной дороге мало ездило машин. Приехали мы в свою Нживу и Лёша привел меня в нашу комнату: двуспальная кровать, холодильник, шкаф, стол, два стула, тумба большая для продуктов. Вот и всё. Вечером все собрались на террасе и начали нас принимать в свою группу. Заставили нас с Наташей рассказать свои автобиографии и голосованием приняли нас в свой коллектив. И начались наши африканские будни. Лёша в 8 часов утра уходил, в 12 часов приходил на обед и «африканский час». И в 15 часов снова уходил и где то в 17 – 18 часов был уже дома. А иногда и вообще после обеда не уходил или оставался «Д.О.» - дежурным офицером. Мы звали их «домашними офицерами». В нашем доме жили: рядом с нами Егоровы – Рая с Юрой, Лида с Виталием Раковы, Наташа с Вовкой Сытенко и два «холостяка». Один – Сережа Лашин – на самом деле холостяк, а другой Толик Познахирко – жил один, жена в Ленинграде с детьми осталась. И в другом доме жили наш старший Юрий Григорьевич и Нина Ивановна Боярские, советник начальника штаба Олег, советник политкомиссара бригады Виктор Петрович Гребешков со своей женой Еленой, Киреевы Евгений Викторович с Лидией Прановной, Тихоновы Алла с Сашей – советником начальника тыла бригады. Но всех этих перечисленных мною женщин когда я приехала ещё не было. Кроме Нины Ивановны, Раи и Лиды Раковой остальные женщины приехали уже потом. Помню, первую неделю как приехала не было самолетов ЮАР. Старший и замполит проводили с нами беседы на случай бомбежки: что нужно предпринимать. Страшно тогда не было – было интересно. Но во дворе у нас было убежище – старое, земляное и строилось железобетонное, новое - прямо напротив нашего дома. Были у нас охранники – сигуранцы по-португальски. Когда первый раз летели нарушители границы из ЮАР наши охранники стучали в гильзы (страшный звон!) и стучали нам в окна. Мы бежали все в убежище и сидели там, пока не было отбоя. Потом это стало происходить каждый день, даже на дню по несколько раз, а также и ночью. Мы бегали в убежище (уже новое) , как это должно быть. Помню один день: недавно приехала жена Коли Пестрецова – Галя. На следующий день был налет. По юаровским самолетам стреляла ангольская зенитка, короче, было много стрельбы и бедная Галка – как она испугалась, она так тряслась, схватила меня за руки и её всю трясло, она плакала. Мы то уже были привыкшие к этому ужасу. Но мы ещё тогда не знали, что нам предстоит пережить ещё более ужасное. Если бы не было этой ужасной дороги, по которой каждый четверг наши ребята должны были возить сводку, и этих проклятых самолетов, то нам бы жилось очень даже хорошо. Мы весело проводили вечера. Устраивали чаепитие под звездами. Чаи пили «фирменные»: Колин – с душистым перцем и Виктора Петровича – с чесноком. Очень вкусно! Были у нас праздники: на 7 Ноября были у нас ангольские друзья – человек пятьдесят. Банкет был на славу! Анголане пили нашу русскую водку через соломинку с лимоном, льдом и конфетой! Бр-р-р-р! Один из них целый вечер сосал стаканчик и был самый пьяный. И ещё: анголане произносят такие длинные тосты….И при встрече надо целоваться с ними два раза в обе щеки. К нам они относились хорошо, даже уважительно. В ноябре началось африканское лето. Декабрь – январь сезон дождей. Я таких дождей ещё никогда не видела. Вот сплошная стена воды течёт и с такой грозой сильной! Ночью аж страшно: с перекатами, сильная молния, всё трещит! И ещё нас пугали ночью сверчки и цикады. Я вот просто не могла заснуть – от цикад такой неприятный металлический звон, а сверчки у нас в комнате жили. Залезет под шкаф и сверчит, оттуда его выгонишь – он под кровать и охотишься всю ночь за ним. Из фруктов и овощей у нас было всё, кроме картофеля. Один раз Лёша привез, кажется из Луанды, в кулёчке как конфеты, картошку мелкую-мелкую. И мы её жарили. Вкуснотища! А так мы жарили бананы вместо картошки. Сам пекли хлеб, булки, сами солили селедку. Были у нас семейные огородики возле дома. Рос у нас там лук, редис, свекла, помидоры. Огурцы вот не вырастали – муравьи съедали в зачатке. Были арбузы, капуста. Лук очень хороший с с фазенды из Шангонго привозили. Белый. Большие головки и сладкий. С хлебом у нас были перебои: то муки нет, то дрожжей. Бывало ели вместо хлеба печенье. Мясо говяжье очень жёсткое. Было у нас своё хозяйство – свинья. Я каждый день готовила ей три раза похлебку из риса, помидор, капусты и мандаринов. Была общая коза Машка и козлик Борька. Во дворе у нас росли два дерева апельсиновых и одно лимонное. Плодоносят они круглый год: на одном дереве можно увидеть одновременно и спелые плоды, и зеленые, и цветы. Раз в неделю наши ребята поочередно ездили в Шангонго или ещё дальше – в Кааму, Лубанго. Ездили туда по своим служебным делам и заодно за продуктами. И вот, как только колонна машин (а ездили колонной, с охраной, с зенитками, машины замаскированы ветвями) отъезжает из Нживы, минут через 15 – 20 летят самолеты. Колонна вся разъезжается кто куда и люди: кто под дерево, кто в яму, кто на обочину и зенитки наши начинают стрельбу по самолетам. А они на большой высоте полетают, подразнят и улетают. Для нас, женщин, чей муж поехал с колонной, это было мучительное ожидание. Господи! Как я переживала, когда вот так с колонной ездил Лёша! Не находишь себе места, пока он вернется. Другой раз просишься сама с ним поехать, чтобы быть рядом и видеть всё самой – так спокойней, чем ждать. Сменился у нас старший: Боярские уехали в другой округ, а к нам пришел Федор Журбицкий и замполит другой – Иосиф Илларионович Важник с женой Евгенией Григорьевной. И сразу у нас изменилось всё в группе. Раньше мы, женщины, каждую субботу выезжали на вождение машин. Ездили на аэродром и там нас наши ребята учили водить машины. А потом, после обеда, ехали на стрельбище и учились стрелять из автомата. Я стреляла даже из пистолета. Кидали за горку гранаты. Я была председателем женсовета. Нас то женщин было всего 9 человек. Нам всем очень нравилось водить машины и мы ждали эту субботу, как праздник. Ведь целыми днями мы чем занимались? Готовили еду (я ещё кормила нашего переводчика Сережу), вязали из сизали всякие сумки, сов, гномов. Читали. Никуда мы не ходили сами, сидели в своём дворе. Иногда нас мужчины брали с собой показать нам шаны – это равнина с мелкими деревцами и кустарниками. Помню, возил меня Лёша к своему подсоветному Голе. Сначала в батальон, а потом к нему домой. «Дом» из досок, веток и каких то металлических листов – похож на маленький сарайчик и стоит недалеко от расположения батальона. К Голе как раз в это время приехала жена Виолетта – учительница начальных классов. Сначала постояли возле их «дома», а потом зашли в него и … Боже мой! Какой там запах! Как в зоопарке! Везде разбросаны вещи, одеяла, котелки. Не поймешь где они спят, а где едят. Над столом висят кишки сухие, а может сушеное мясо!? Дышать нечем! Вышли быстренько и вздохнули полной грудью. Приходили и они к нам в гости со своим сыном – 1 годик ему был. Черненький, страшненький. Они его звали «гранде бандиту» - берет апельсин и кидает его в свою мать! Она рассказывала, что он пырнул её как-то ножом! В общем – бандит! Подарила ей бусы, сережки, брошь – ещё что-то из бижутерии, что из Москвы привезла. Она была довольна! А потом на мой день рождения они подарили мне рулон хлопчатобумажной ткани с портретом их вождя – Агустиньо Нетто и картой Анголы. Ещё у нас там были ангольские друзья Вержилио и Талма, был у них пятилетний сын Жу и позже она родила второго сына – Марио. Он анголанин, черный, но с европейскими чертами лица, как хорошенький черный пупсик в Детском Мире. А она – португалка: светлая кожа, прямые волосы. Оба они были учителя. Их дом стоял рядом с нашим, через дорогу. Они часто приходили к нам в кино и просто так. Объяснялись мы с ними жестами и словами, которые мы выучили по-португальски. Я, честно говоря, через 6 – 7 месяцев могла запросто объясняться с ними. Я даже учила русскому языку одну анголанку – Розу (тоже соседка). Её муж Анжелу был главным пионером города – секретарем пионерской организации, а она работала секретаршей в милиции. Но была туповата на учение. Придет ко мне с утра и сидит до вечера. И чай с ней попьём, я суп варю – она стоит рядом, смотрит. Прямо утомила. Была у неё дочь – 1 годик – Русана. Хорошенькая девчушка! Мы, русские, её очень любили нянчить. У нас фотки её есть – лапочка! Настал Новый 1981 год. Ёлки, естественно, у нас там не было. Но Лёша привез огромную ветку эвкалипта и мы её поставили в гильзу на холодильнике. Я нарядила её чем можно было: значками, своими бусами, присыпала ватой, сделала звездочку из бумаги. И получилась отличная ёлка – все приходили смотреть. Вечером 31-го декабря пошел сильный тропический ливень. Мы, как всегда, собирались встречать Новый Год всей группой. Наготовили всяких блюд, даже холодец! Стол был – шик! Стали собираться-одеваться, как пошел дождь. Ливень! И …. Погас свет! Начали искать свечи, а на улицу невозможно носа показать – льёт, как из ведра, а нам надо было идти в другой дом. Ждали, пока утихнет, а потом с зонтиками перебежали. И сели за стол при свечах, но к 24 часам по Москве (по местному 22 часа было) появился свет. Было очень весело; с нами были и ангольские товарищи. Потом отмечали мой день рождения – 30 лет! Дата! И на следующий день мы с Лёшей уехали в отпуск. Выехали рано утром, в 4 часа. С нами до Лубанго решили ехать Сытенко: Наташка с Вовой и Толик. Едем. Не доезжая Шангонго прямо перед нами через дорогу ниже деревьев пролетел самолет (там ангольских самолетов нет – только ЮАР). Мы резко в сторону на обочину свернули. У меня до сих пор на память от этого поворота остался на спине след от сильного удара радиоприемником. Спрятались мы все и наши машины под деревьями и стали ждать. Никого не слышно, не видно. Через полчаса мы снова поехали и благополучно доехали до Шангонго. Там у наших отдохнули немного и поехали дальше и где-то на середине пути между Шангонго и Каамой на нас налетели самолеты. Это было так неожиданно: мы их и не слышали, как они из-за поворота сзади к нам зашли. Впереди нас шла машина охранников и мы увидели, что зенитчик начал стрелять чуть повыше нашей машины. За рулем у нас был Вова Сытенко: он резко свернул на обочину влево и это нас спасло. Машина охранников свернула вправо и прямо туда начал стрелять самолет нурсами. Бедный зенитчик, уже убитый, а всё продолжал стрелять. Конечно он не попал ни в один самолет… Машину их разбило, а мы, когда наша машина свернула и остановилась, начали выпрыгивать и бежать в сторону от дороги к заборчику из хвороста. А я как открыла дверку Уазика – смотрю – лужа, грязь, а у меня белые босоножки и первая мысль – испачкаю! Вот дура! А потом, как услышала взрывы – пулей вылетела из машины! Босоножка с ноги соскочила, зацепившись за корягу, а я упала и не могу вытащить ногу! А тут другой самолет летит и заходит прямо на нас … Он так низко пронесся, что юбка моего зелененького платья была у меня на голове от ветра. Я стояла на локтях и коленях, сжалась в комочек. Потом меня Лёша ругал: «Разве можно так?! Надо ложиться на живот и вытягиваться в пласт, чтобы пули не задели!» Самолет выпустил по нам и по нашей машине 28 нурсов, а потом ещё стрелял из пулемета. Пули сыпались, как горох – такой шум был. Когда всё утихло, я вытащила ногу из-под «дрючка» и тоже перескочила через заборчик, где укрылись все наши. Все живые, целые - никого не ранило. И машина наша оказалась целой. Потом, уже в Москве, мы смеялись над теми летчиками-двоечниками. А тогда мы здорово струсили: ой как страшно! Это надо пережить, чтобы понять. Верно говорят: «Кто говорит, что на войне не страшно – тот не был на войне или не видел войны». Страшно! Очень! Среди нашей охраны были раненые – три или четыре человека, точно не помню. Они плакали, как дети, когда голосили над тем зенитчиком – аж мурашки по телу у нас бежали! Подошла к нам старуха-анголанка, которая работала на поле и её ранило в спину – плакала сильно. Долго мы стояли на том месте, ждали, пока отвезут зенитчика и раненых в монастырь, потом опять поехали. Нам оставалось до Каамы 30 – 40 километров, но они нам показались, как все 400! Ехали, как на иголках, держались за ручки дверок, чтобы в случае появления самолетов быстрее выскочить. В Кааме нас встречали наши, советские – вышли посмотреть на нас – какие мы все изодранные и испачканные выходили из машины. А у Толика Познахирко синяк здоровый под глазом: это он так неудачно опустил голову на сучок, когда налетел самолет. Обработали нам все наши ссадины, накормили и я уснула. Мне, когда страшно, я хочу спасть. А через час мы опять поехали – теперь до Лубанго: это ещё 200 километров. Вот так нас проводили в отпуск. Мы то поехали в Москву, а нашим ребятам предстояло проделать опять этот этот страшный путь – теперь назад. В Нживе думали, что я после отпуска не вернусь в Анголу – останусь в Союзе, испугаюсь, а мы с Алёшкой вернулись вместе. Ну как можно врозь? Как я его одного отпущу? Жили мы так ещё месяцев пять, жизнь текла своим чередом. Вернулись также из отпусков и Рая, и Наташка. Евгений Викторович привез свою жену Лиду. Зажили мы хорошо. Нас было в группе пять женщин. И вот всё ЭТО началось 21-го августа 1981 года. С утра мы проводили в Лубанго нашего советника начальника штаба Алексея: он повез наши письма домой, что у нас всё хорошо, что всем мы довольны. А к вечеру мы узнали, что Кааму, что севернее нас на 200 километров, сегодня днем бомбили, дорогу перекрыли и все пути к нам закрыты, но наш начштаба успел проскочить до бомбежки. И началась у нас катавасия: кто-то говорил, что женщин надо вывезти любыми путями и предлагал искать проводника среди местного населения, но такового не нашли. На следующий день узнаем, что бомбили Шангонго – это уже 100 километров от нас на север. 25-го августа на нашу Нживу юаровцы сбросили листовки, что, мол, завтра, 26-го августа, ваш город будет снесен с лица земли. И те, кто хочет жить, пусть выходят на трассу без оружия в гражданской одежде и идут на север – никто вас не тронет. Но это была ловушка! Ночью летали самолеты и обстреливали город и военные позиции. Мы всю ночь просидели в рефуже (убежище). Страшно вспомнить, что мы пережили, передумали тогда. И 26-го августа, как только солнце стало всходить, мы все покинули нашу миссию и переехали в убежище на КП: оно было больше и глубже. А то в нашем убежище стало тесно: туда привезли какой-то интернат. Бедные детки жили в нашем «красном уголке» и прятались в нашем убежище. Весь день 26-го и в ночь на 27-е августа было тихо, не было ни одного самолета. И вечером 26-го мы вернулись в нашу миссию успокоенные, что всё утихло. По радио слышали, что ноту протеста послали и Москва, и Куба, и Португалия. Думаем, что может юаровцы испугались, да ушли и не тронут наш город. Спали ночь спокойно. Утором наши ребята уехали на КП, а мы, женщины, и с нами Коля, остались дома. Я поставила вариться мясо на суп, сигуранцы начали уборку двора и вдруг… Мы услышали гул самолета, выскочили на улицу и увидели: летает над нами небольшой самолетик-рама и по нему анголане начали стрелять из зенитки. Нам показалось, что это кубинский самолет (а вдруг прилетел за нами!) , а они по нему стреляют – даже жалели его! Но увы, это был юаровский самолет-наводчик и он сообщал данные истребителям, реактивным самолетам. И через несколько минут из-за здания прямо на нас вылетел огромный самолет и сбросил бомбу прямо на то место, где стреляла зенитка, потом ещё самолет, ещё. Мы поскатывались в убежище. Что творилось! Воздух дрожал, нам на головы сыпались камешки, нас качало от взрывной волны. Убежище набилось полное, дети кричали, а мы стояли у самого выхода. К нам кое-как добралась Лидия Прановна (она спала в своей комнате и прибежала в ночнушке, а в руках брюки и куртка). Прошло немного времени и Коля сказал нам, что если мы сейчас не выберемся из нашей миссии, то нам конец. Город весь полыхал. Мы, женщины, схватились за руки и стояли, как вкопанные. Тогда он начал на нас кричать: « Вылазьте, говорю, а то нас сейчас тут всех перебьют, к чертовой матери!» Мы все кинулись бежать. Я бежала самая первая, но только до первого дома: потом вдруг ноги стали ватные и совсем не было духу бежать, губы пересохли. С горем пополам добежали мы до дороги, а там нас уже догнал Коля на машине. Мы попрыгали в неё и поехали до главного КП, где были наши мужья. Убежище там было большое: длинный коридор и по обе стороны много комнатушек, завешанных занавесками. Нас поместили в одну из этих комнат. Потом к нам пришли ещё Талма с детьми и Нэнэ, тоже с детьми. Уже таких страшных взрывов мы не слышали – лишь чуть-чуть осыпалась земля со стен убежища и глухие удары слышны были. Рядом в комнате слышались крики радиста: он по рации передавал что-то. Говорили, что нам на помощь должны вот-вот подойти кубинские войска. А в городе шел сильный бой и к 12 часам дня нам сказали, что в городе уже юаровские танки. Но у нас была надежда на кубинцев. Нам принесли какой-то компот из черешни в металлических банках. Переводчик Леня уплетал его за обе щеки, Лида ела сухую колбасу. А у меня такая тошнота была – прямо до рвоты: наверное от перенесенного страха, когда бежали. Не понимаю, как можно есть в таком положении. А Лида нам говорила: «Ешьте, девочки! Может теперь нам долго не придется кушать!» Она как чувствовала, что есть в последний раз …. Потом в убежище погас свет и началась страшная паника. Народу было очень много: дети, женщины; и всё это завертелось, закружилось, когда все начали выходить из убежища. Ребята нам сказали, чтобы мы сидели в своей комнатушке и никуда не выходили, пока все не выйдут. Ангольские войска начали отступление, а мы покидать убежище. Лёша держал меня за руку (мы взяли самое необходимое: теплую одежду, воду, лимоны, сухари – всё это уже лежало в машине) и мы пошли на выход. Солнце ударило нам в глаза яркое-яркое; небо голубое без единого облачка и не верилось, что сейчас умирают люди, рвут их снаряды и пробивают пули. Вокруг всё грохотало, а мы бежали к своей машине: я её не видела – Лёша тащил меня за руку. Она, оказалось, была в маскировочной яме. В нашей машине были: Лёша за рулем, я, Лида, Евгений, Томаш и ещё несколько «сигуранцев» облепили её снаружи, держась за борта. Мы ехали между деревьев по песку. Ехать было очень трудно. Нам вдогонку Федор – наш старший, кричал, чтобы мы ехали за техникой, а сам остался с переводчиком Леонидом. На другой машине ехали Коля за рулем, Галя, Вовка, Наташа, Юра, Рая и Иосиф. Самолеты налетали каждые 5-10 минут, всё вокруг бухало. А эта «рама» летала и летала. Наша машина ехала первой; мы ехали от дерева к дереву и как только приближался самолет мы все выскакивали и бежали подальше от машины. Так мы продвигались за техникой, которая от нас ушла очень далеко: она шла не останавливаясь, и её сильно побили самолеты. Потом мы спохватились, что не видно второй машины. Ждали-ждали, не видно. и мой Лёша нас всех высадил, а сам поехал назад искать наших. Его долго не было и как я тогда переживала! Вот и взрывается всё, трясётся, а если мы рядом, то вроде и не так страшно. А вот он уехал и я все глаза поглядела. Как раз в это время где-то рядом что-то взорвалось, земля под ногами закачалась и мы все попадали. Рядом со мной оказался Томаш – начальник нашей ангольской охраны. Так я прижалась к нему, сунула свою голову под него и только повторяла: «Томаш! Родненький!», а он молчал и только пригибал мою голову пониже, прямо носом в песок. Рядом страшно так бабахнуло, что задрожал воздух и ещё долго не было ни наших, ни Лёши. А потом видим, что едут они на нашей машине: свою они бросили, так как осколками пробило все шины. Все, естественно, мы в одну машину не поместились, да и страшно было на ней ехать: всё равно приходилось часто из неё выскакивать. Коля ехал за рулем и вез все наши самые необходимые вещи, а мы все бежали за машиной, перебегая от дерева к дереву. Лида, бедная, Лидия Прановна Киреева! Ей тогда было 40 лет, и она страдала астмой. И каково ей было бежать!? Она постоянно отставала от нас и её муж Евгений Викторович тащил Лиду Прановну за руку, а мы добежим до ближайшего укрытия и ждем их. Лидия Прановна красная, как рак. А потом мы все вдруг стали кашлять, потому что у всех начало першить в горле. И тут мы увидели, что вдоль дороги вспыхивают небольшие желтые облачка и поняли, что юаровцы применили химическое оружие. Мы сразу стали удаляться вглубь шан подальше от дороги. Машину свою мы оставили, но впопыхах забыли в ней все продукты и воду! Хоть бы один лимон надо было взять! Никто тогда не подумал об этом – не до того было! И потом, мы не допускали мысли, что не вернемся больше к машине! Так мы бежали дальше, уходя вглубь, как вдруг услышали шум винтов вертолета. Мы залегли под дерево и небольшой кустарник, зарылись в листья, спрятав все белые, красные и прочие яркие полоски на наших платьях, у кого они были …. Вертолет летал низко, очень низко – мы даже перестали дышать, а он всё кружил и кружил над нами. Я лежала вниз лицом, а Лёша вверх, и поэтому он рассказывал, что ему было видно: дверь вертолета была открыта и здоровенный парень, белый, с закатанными рукавами стоял в проеме с автоматом и стрелял под деревья и по кустам. Не знаю сколько он летал над нами, может 15-20 минут, но нам это показалось вечностью. Он улетел, а мы решили остаться на этом месте и подождать сумерек, так как дальше продвигаться не было смысла: «рама» летала всё время и могла опять навести на нас вертолеты. Но тут мы услышали совсем рядом с собой выстрелы из автоматов и пистолетов. Недалеко шел бой и мы опять начали уходить. Бежали мы, бежали и вдруг наткнулись на юаровский танк, замаскированный зелеными ветками. Мы быстренько отбежали назад, засели в кустах, а наши мужчины начали совещаться как быть. Мы, женщины, сели в кружок и сидели молча: только Лида всё восторгалась цветами и пролетающими бабочками. Я ей ещё говорила: «Лидия Прановна! Ну куда вы смотрите? Вы смотрите по сторонам, чтоб юаровцы нас не заметили!» Бедняжка! Она вдыхала жизнь последние минуты …. Мужчины решили, что мой Лёша, Иосиф и Толмаш сейчас пойдут к дороге и оценят там обстановку, а потом и мы, если юаровцев там нет, присоединимся и пойдем через дорогу на север. Они встали и пошли. Но только они отошли на несколько десятков метров, как я, обернувшись, увидела позади нас юаровских солдат и закричала: «Так вот они!» Мы бросились врассыпную, а они начали по нам стрелять. Там был такой небольшой заборчик для скота из хвороста и коряг и я перескочила через этот заборчик стрелой ( даже не знаю откуда у меня взялось столько прыти!). Юаровцы выпустили по нам несколько очередей, а потом перенесли огонь в сторону дороги. Когда я бежала к заборчику, то видела своего Алёшку: он бежал к дороге, к пальме. Потом Лёша рассказывал, что когда он увидел, что около тридцати юаровских солдат берут нас в кольцо, то он встал в полный рост и стал стрелять по ним из автомата. К нему присоединился замполит Иосиф Илларионович и юаровцы, забыв про нас, вступили с ними в бой. А после того, как Лёша бросил в них гранату, они вообще не смогли понять, куда мы подевались и двинулись в сторону дороги. Лёша говорил, что пули свистели над головой и он видел, как Иосиф тоже перебегал через дорогу. Юаровцы гнались за ними, пока не спустились сумерки. А темнеет там очень быстро: солнце село и сразу «раз» - ночь; сумерек практически нет. Вот это нас и спасло. Стрельба удалилась и стихла, а мы лежали за этим злосчастным заборчиком: рядом со мной лежали Рая и Вовка Сытенко, а чуть правее от нас ближе к заборчику лежали друг за другом Галка, Толик и Коля. У Гали разорвало пулей правое плечо – прямо кость всю раздробило. Она прохрипела раза три и сникла, рука стала синей. Я вытащила из кармана стерильный бинт и хотела бросить его Толику, который лежал рядом с ней, но Толик сказал: «Уже не надо…» В этот момент слышу из-за заборчика Наташкин голос: «Володя! Володя! Я, кажется, ранена». Володя спрашивает: «Ты сможешь перескочить через заборчик?» и она тут же перескочила на нашу сторону. Наташка была ранена в спину. Я кинула Вовке бинт, чтобы он её перевязал, но он замахал руками: «Не могу!» и тогда я подползла к ним и стала Наташу перевязывать. У неё была здоровая дырка – прямо куртка и рубашка были вмяты в мясо. Когда я её перевязывала, то слышала, как страшно кричал Николай возле Галки. Он в отчаянии бил кулакам о землю и кричал: «Галку убило! Галку убило!». Стрельба была где-то возле дороги. Только я закончила бинтовать Наташку, как опять вокруг начали бегать и стрелять по нам – юаровцы вернулись. Передо мной была ровная поляна и до ближайшего дерева было метров 15 – 20, но мои ноги стали деревянными и я не смогла бежать. Сделав несколько шагов я залезла под тот самый заборчик всем телом прямо с головой – только вот ноги не получилось спрятать под колючки. И в этот момент сразу наступила такая темнота, что я еле-еле различала деревья, за которые убежали все наши. Я очень хорошо слышала, как юаровцы подошли к Николаю: он им что-то говорил, а они смеялись, как жеребцы. Коля остался возле Галки: он был в таком невменяемом состоянии, что ему, видно, было всё равно. Его взяли в плен. Боже! Какое страшное слово! И ведь накануне он говорил: «Братцы! Ничего не боюсь! Боюсь плена!» Временами раздавались выстрелы, но кто стрелял и в кого, мне было неизвестно. Заработала рация, юаровцы что-то передавали, но я слышала обрывки фраз, из которых поняла только отдельные слова: «Quarto tem! Onde estão os outros?» - «Четверо есть! Где остальные?». Потом они ходили один за другим по другую сторону заборчика, за которым я лежала и пыль, поднимаемая ими, пыхала мне прямо в лицо и я слышала их дыхание. У меня наверное было полуобморочное состояние, я как будто проваливалась куда то и все мои ощущения были, как во сне. Потом я встрепенулась и думаю: « Что же это я сплю? Кругом такие страсти, а я засыпаю?!» Подняла я голову повыше: думаю, если будут стрелять, так уж пусть сразу в голову – чтобы не мучиться …. Ещё сняла свои сережки и бросила в яму, в которую попала локтями, когда пряталась под заборчиком (а может и не яма это была, а чья то нора?) – думаю, сейчас будут сережки рвать вместе с ушами! Потом по дороге проехала машина и остановилась возле нас. И опять вся толпа юаровцев пошла назад вдоль заборчика мимо меня. Господи! Что я тогда пережила?!!! Машина наконец то уехала и всё затихло. Я начала шевелиться, колючки здоровенные, как от акации, впились в мою спину, ноги онемели и я не могла ими даже пошевелить. И хорошо, что не могла, так как рядом опять услышала голоса. Говорили то ли на португальском, то ли ещё на каком языке – не смогла понять. А мыслей в мозгу проносится тысячи и первая – «Где мой Лёшик?!» Я видела, что когда стреляли, то он бежал к пальме. И всё! Больше я его не видела. Видела, что Рая и Наташка спрятались за ближайшим деревом. Вот, думаю, и всё! Они сейчас уйдут, и я останусь одна! Куда я пойду? В какую сторону? И потом, днем жара, а у меня потерялся головной убор … А главное, где мой Лёшка? Что с ним? И почему они говорили «Четверо есть! Где остальные?». Какие четверо? Кто ещё из наших, кроме Галки и Николая? Что будет? Столько вопросов, вопросов, вопросов …. А тут ещё эти чужие голоса! Почему они не уехали на той машине? Почему остались? Если бы я знала тогда, что лежу, можно сказать прямо под танком, под носом у юаровского контрольно-пропускного пункта, то я бы ни за что не решилась вылезти из под этих колючек! Так до утра и пролежала бы, ничего не предпринимая! А так, я подождала, пока прекратится бряцанье ложек о котелки (они наверное ужинали), и, решив, что они все ушли, решила подать о себе знать. Но свиснуть я не смогла, так губы совсем пересохли, и тогда я тихонько кашлянула и тут же услышала ответное Раино покашливание! Кашлянула ещё раз и она мне в ответ! И слышу Юра её там ругает: «Мать! Ты кому там кыркаешь? Ты, может, юаровцу кыркаешь?» А она: «Да нет! Это Таня!» И так я узнала, что они не ушли и мне надо было выползать из своей норы и двигать к ним, к дереву. Но выбраться из колючек оказалось не так то просто – они страшно трещали и мне казалось, что все шаны слышат этот треск! Не знаю сколько времени я выбиралась из них, но очень осторожно и медленно. Потом на четвереньках стала идти, а листья сухие – шуршат! Разгребу от листьев землю руками – поставлю одну коленку, потом другую. Потом послушаю: тихо, и снова вперед. Так доползла до маленького деревца, прижалась к нему стоя на коленях, обняла за ствол и оглянулась на то место, где лежала. И смотрю: стоит танк, заваленный ветками и идет вдоль заборчика человек. Подошел к тому месту, где я лежала и смотрит в мою сторону. А луна взошла и стало видно все хорошо. У меня сердце в пятки! Постоял он и пошел к дороге, в я, сделав пару шагов, спрыгнула за большим деревом в яму, где сидели наши: Юра и Рая, Наташа и Вовка. Это оказалась не яма, а небольшой окопчик. Наташа рассказала, что когда она перескакивала через заборчик, то видела, как Евгений Викторович перевязывал Лиду, которая была ранена в спину. И всё; больше о них мы ничего не знали. Они погибли оба – и Лида и Евгений Викторович. Как и при каких обстоятельствах их тела попали к врагу нам тогда не было известно – об этом мы узнали уже потом. Наташка обливалась кровью, рана начинала болеть, много потеряла крови. Мы сидели в этой яме и думали куда нам идти: на север – там наверняка юаровцы контролируют дорогу и там нам не пройти. На юг ? Опять туда, откуда пришли ? Сидели мы в яме и ждали ветра. Да-да, ветра! Чтобы листва зашумела. Так как стояла такая тишь, что слышно было, как у нас дрожат тела от холода и от всего пережитого. И вот эта бомбежка дневная так врезалась в память, что стоит только закрыть глаза, как сразу бухает, взрывается, как наяву и даже ощущаешь, как колышется воздух! Было страшно закрыть глаза, я даже несколько раз спрашивала: «Что? Бомбят?» И это не только у меня так было. У всех. Галлюцинации. Наконец мы дождались ветерка и стали уходить на юг - туда, где был наш город. Сначала ползком, потом пригибаясь бежали, потом в полный рост. Стало рассветать и мы стали искать укрытие, но как нарочно ничего подходящего не могли найти. Везде голо – все деревья без листьев и кустарники тоже. Август месяц – в Африке зима. Наконец нашли небольшой кустарник, а вокруг него растут большие кактусы. Мы и засели в них. Только взошло солнце и полетели вертолеты, самолеты, в городе опять началась бомбежка. Мимо нас проходили люди: все шли почему-то туда, где бомбили. Потом мы увидели мужчину с женщиной, они шли с ведром. Мы подозвали их к себе и попросили у них попить воды из ведра. Боже! Какое это было ведро! Грязнущее, не пересказать! Я смогла сделать только один глоток - второй выплюнула! Во рту сразу всё задеревенело, как будто выпила раствор цемента! И у всех так. Только мы поделились впечатлениями от выпитой воды, как услышали выстрелы в нашу сторону. За нами началась погоня: видимо те люди, что нас попоили выдали нас юаровцам. Уже потом мы узнали, что недалеко от того места, где мы сидели, была посадочная площадка для вертолетов. Они вдогонку нам бросали гранаты и стреляли из автоматов. Мы бежали, не чувствуя под собой ног. Но они далеко за нами не пошли: вглубь шаны они тоже боятся заходить и поэтому шли вдоль дороги и стреляли. Бегали мы так по шанам третьи сутки. Языки наши стали как щётки – потрескались и разбухли. Губы тоже потрескались и побелели и мы уже не могли членораздельно говорить, а только мычали. Пробовали жевать листья кустарника и кактуса, но от них во рту становилось ещё хуже. У меня язык стал западать – давиться им стала. и держала его за кончик платком. Потом Рая – наша «матушка» говорит, что люди пьют мочу при простудных заболеваниях и почему бы нам не попробовать? Сначала нам это показалось ужасным, но так была велика жажда (жара – зной +40 – 45 градусов, да ещё этот бег от бомб и пуль), что мы решились. Но из чего пить? Нет ни бутылки, ни даже консервной банки нигде. Из чего? Юрка нащупал у себя в кармане пустую пачку от сигарет. Сделали из неё кулёчек и стали по очереди пить из неё мочу – каждый свою. И бедняга тот, кто пил последним: пачка эта уже размокла, расквасилась ….. Ой, это сейчас вроде смешно, а тогда было горько до слёз. Кстати, вот слёз у нас не было. Мы, женщины, специально пытались поплакать, чтобы смочить свои губы слезами. Ноль! Ни одной слезинки! Так мы начали пить мочу и стало немного лучше, но не надолго. Эту пачку от сигарет бережно сушили на солнышке – ещё, мол, пригодится. Спали мы на земле: разгребали листву, чтоб не шуршала, и на голой земле спали, прижавшись друг к другу. Кто в середине – тому теплей, а кто с краю – тот зубами стучит. Днем жара, а ночью холодно: сильные перепады температуры. Но мы менялись местами, чтобы не обидно было. А бедная Наташка! Как она страдала, когда мы с Раей делали ей перевязку! Я в карманы своей куртки понабрала всяких лекарств: и антибиотиков, и стрептоцида, и зелёнки, и бинтов. Наташа пила (в смысле жевала) , а я присыпала ей рану стрептоцидом, растерев таблетку через бинтик камнем. А когда снимали ей повязку, она, бедняжка, просто млела вся, но никогда не кричала. Сначала отдирали ей повязку всухую, а уж потом додумались сначала замачивать Вовкиной мочой и повязка снималась уже легче. Сидели и в кустарниках, и на деревьях. Летали и самолеты, и вертолеты. И вот на третьи сутки мы увидели далеко на дороге мужчину анголанина. Черный, в желтой майке и рваных штанах. Мы подозвали его и объяснили ему кто мы и он замахал руками, чтобы мы уходили – мол, здесь полно юаровцев. Мы попросили его принести воды и спрятавшись, стали ждать. Очень долго его не было: мы потеряли уже надежду, что он придет. Уже стали думать, что если и придет, то приведет юаровцев – ведь за голову советского давали много долларов. Но он пришел и принес нам целое ведро чистой воды, жареной печенки и мяса. Мы были ему так благодарны! Я подарила ему кулончик с цепочкой. Он нам жестами объяснил, чтобы мы уходили подальше, а за ведром придет его сын. Он по-португальски не понимал, а говорил на местном наречии куаньямо и поэтому мы с ним толком не смогли поговорить и узнать где город Нжива и кто в городе. Мы отошли недалеко и нашли хорошее место: небольшой термитник, а вокруг кустарники и деревья. И там мы просидели ещё шесть дней. Всё это время к нам приходил тот дед-анголанин и приносил нам воду в котелке. Сначала вроде была чистая, а потом один ил. Мы воду процеживали сквозь чей-нибудь рукав, давали ей отстояться, а потом пили: доставалось каждому по два глотка, а Наташке три – запить лекарство. Когда эту воду процедишь, то остается грязь и какие-то прыгающие «креветки». Пили эту ужасную воду, но нам она тогда казалась очень вкусной! Спали на земле: у нас, женщин, бока и ноги были фиолетового цвета – сплошной синяк. Все эти дни мы ничего не ели, да и не очень то хотелось есть. И я удивляюсь: спали на холодной земле, пили какую то тину и никто из нас не заболел! Три ночи через нас стреляла артиллерия – это страшно вспоминать! А одну ночь мы просидели и не ложились- испугались варана. А может мы его напугали: он прополз мимо нашей «постели» - такой большой и белый. Ночью мы сильно мерзли, а днем нас заедали мухи. Где то на шестой или седьмой день дед привел к нам двух солдат ФАПЛА. Один из них был курсантом из Луанды. Днем они ходили нам за водой, переодевшись в гражданскую одежду – кеды, трусы и голый торс. Потом мы послали их в город, чтобы сходили и узнали кто в городе. Они ушли, но вернулся только один курсант – его звали Матеуш., а тот, другой, сбежал. Вернулся он за нами с радостной вестью: нас на дороге ждет санитарная машина из Нживского госпиталя. Когда мы подошли к ней, то растерялись: нам показалось странным, что два парня, которые стояли у машины, очень чистые, в белых накрахмаленных халатах, а окна машины завешены белыми простынями. Я уже подумала, что вот они сейчас откроются двери и оттуда выйдут юаровцы с автоматами. Но никто не вышел – мы сели в машину и поехали. Как говорится: «У страха глаза велики» - нам показалось, что те парни говорят не на португальском и везут нас непонятно куда. Пережили мы тогда! Привезли нас в какой-то дом, дали воды и один набор сухого пайка ЮАР, а нам и есть то не хотелось. Вечером пришел доктор Нангэ, которого мы хорошо знали. Только тогда мы все легко вздохнули, убедившись, что мы не у юаровцев. Он сделал Наташе операцию, а я ему ассистировала. Бедная Наташка! Ведь без наркоза: какие то там два укола обезболивающих и всё! А потом мы поели: в сухом пойке были вареная кукуруза в баночке, паштет печеночный, сгущенное молоко, глюкоза, сухой спирт, шоколад, витамины, кофе. Короче, нам шестерым вполне хватило. А я, когда стала пить кофе, потеряла сознание. Вот тебе на! Они мне понапихали этой «звездочки» вьетнамской и в нос, и в глаза, облили меня водой! Вобщем, юаровский кофе мне пошел не на пользу. На следующий день к нам в дом зашел какой-то мужчина, поздоровался с нами и вышел. Мы подумали, что он с доктором Нангэ, но Нангэ нам сказал, что это очень плохой человек и может нас выдать. И вечером нас перевезли в другой дом – дом Нэнэ. Мы её хорошо знали, так как она вместе со своими детьми жила рядом с нами. Она нам готовила еду сама – нас к кухне даже не подпускала. Приходили к нам с продуктами Вержилио и Талма – приносили кофе, вермишель и мясо. Они ловили для нас на улице кур и голубей. Смеялись, рассказывая всё это, а сами были голодные и холодные – спали на улице, возле госпиталя. Там был весь город, так как люди боялись идти по своим домам. Да и во всем городе не было ни света, ни воды, ни продуктов. А госпиталь им хоть что-то, но давал. В квартире, где мы жили, было четыре комнаты. Окна мы завесили одеялами, Матэуш спал недалеко от двери – охранял нас, так как дверные замки были поломаны. Двери мы забаррикадировали столом и большим цветком, разговаривали шопотом и вечером сидели при свечах. Вот тут у меня появились слезы. Как я плакала за моим Лёшиком! Где он? Что с ним? Каждый раз меня Талма успокаивала, говорила, что видели высокого русского с усами то возле реки, то где-то в шанах. У меня была надежда, что это мой Лёша. А потом мы по радио услышали, как юаровцы говорили, что во время операции убиты два советских подполковника и две женщины, а один взят в плен – Н.Ф.Пестрецов. Мы были ошеломлены! Мы не верили! Не могло такого быть! Как убиты?! Наши товарищи убиты?! Тогда мы знали точно только про Галю. Потом, уже позже, мы узнали, что да, убиты и Лида, и Евгений, и Иосиф. А Коля точно в плену. Потом к нам приехал Толя Познахирко – он всё это время мотался на машине по шанам. Он обосновался у Синедыша в шанах и звал нас туда, но мы решили остаться в городе. В городе не было никакой власти: юаровцы ушли, правительственные войска ФАПЛА ушли – ни «ваших», ни «наших». По ночам ходили мародёры и забирали, тащили, обворовывали дома. В одну из ночей к нам тоже ломились. Я очень похудела: мои брюки без ремня не держались. Вовка Сытенко со всеми переругался, эгоист. И ещё мы ненавидели нашего старшего – Фёдора. Он, получалось, нас предал: нас послал в одну сторону, вслед за техникой, а сам с Афонсу Марией поехал в другую, где не было бомбежки. Ух, какие мы были злые на него! Вобщем, пробыли мы в этой квартире девять дней. На север дорога была закрыта – мост взорван. На десятый день к нам пришел, как снег на голову, Рида Кошта – наш провинциальный комиссар и вывел нас из города. До Шангонго мы ехали на Фиате Фиеста: не ехали, а летели со страшной скоростью, так как вертолеты и самолеты ЮАР вели контроль за дорогой. Потом перелезали по взорванному мосту через реку. Потом шли семь километров гуськом друг за другом, нога в ногу, а Рида Кошта шел впереди с палкой – искал мины. Потом ехали на машине, и когда вдоль дороги летели самолеты ЮАР, мы сыпались из машины, как горох, так как в машине стояли две бочки с бензином! Но всё обошлось и нас привезли в монастырь международного Красного Креста. Монашки-ирландки с серебряными крестами встретили нас радушно. Но нас предупредили, что среди них есть работающие на ЮАР и нервы у нас были натянуты до предела. Монашки нас накормили пятью или шестью блюдами и дали нам на дорогу воды и мандаринов. И ночью мы поехали дальше. Образовалась целая колонна машин: штук 10 – 15. Мы ехали на санитарке. Проезжали через город Кааму – весь в развалинах. Потом осталось нам 200 километров до Лубанго и эти 200 километров я отсчитывала по столбикам. Мне не верилось, что мы скоро приедем в советскую миссию, что всё скоро кончится, весь этот кошмар. Ехали вслепую, без зажженных фар и были готовы ко всему. И вот мы в Лубанго! Подъехали к нашей советской миссии и позвонили в звонок у входа дежурному. Он выглянул с балкона и обомлел: «Откуда вы взялись?! А мы вас уже потеряли». Послали за советником командующего округа. Это было в 4 часа утра. Тот пришел и распорядился разместить нас по комнатам. Большой радости в связи с нашим возвращением он не испытывал. И вот идем мы по лестнице наверх, а навстречу по лестнице летит на меня мой Алёшка! Боже мой! Мой Алёшка! Живой! Я не могу описать словами те чувства, что мы испытывали в тот момент! Он хватал меня за руки и повторял: «Живая! Живая!», а я плакала…. Мой бедный Лёшка! Он протопал пешком 450 километров. Он, как и мы, был много дней без воды и еды. Шёл он с Томашем – преданным анголанином. Он собрал было целое войско из разрозненных групп солдат ФАПЛА, но потом они разбежались, трусы. Встретил он и наших Федора с Игорем. У Федора были разбиты ноги в кровь от ходьбы и Лёша тащил его до кубинцев. Федора отправили самолетом, а Лёша ещё несколько дней был у кубинцев - готовили отряд на наши поиски. Потом отставили и Лёшу срочно вызвали в Лубанго. И вот он вечером прилетел в Лубанго, а ночью и мы приехали туда. Сразу понаприехало много комиссий из Луанды и из Москвы. С нами много беседовали, расспрашивали-допрашивали. Некоторым начальникам после этого «дали по шапке». Для нас эти допросы были мучительны: было больно вспоминать и рассказывать про то, что с нами произошло. Через неделю нас, женщин, отправили в Москву, а мужчины остались. Моему Лёше предстояло жить там ещё шесть месяцев! Это целых полгода! Когда мы расставались, то я не плакала, чтобы он вернулся живым – примета такая! Но потом в самолете я проревела почти всю дорогу. В Москве нас встречал с цветами наш направленец из 10 Управления Генштаба Юрий Васильевич Сунцов. Из Шереметьево нас везли на автобусе. Мы ехали по московским улицам: русские надписи, желтые листья на деревьях, осень. Люди белые, идут по улице как ни в чём не бывало, разговаривают, смеются, спешат куда-то … Родные наши, советские люди! Родные лица! Мы ехали, смотрели в окна и плакали – слезы текли сами по себе. А Юрий Васильевич ехал и всю дорогу повторял: «Мои же вы дорогие женщины! Мои же вы золотые!» Разместили нас в гостинице Министерства Обороны на Мосфильмовской. Я послала в Славянск телеграмму и заказала переговоры. Юрий Васильевич Сунцов дал нам 50 рублей на ужин – у нас ведь не было денег ни копейки! Помню, мы ужинали в ресторане при гостинице, и пока ждали официанта, то съели всю горчицу и черный хлеб на столе. И он сразу угадал, что мы вернулись из африканской страны. Через неделю я была уже дома, в Славянске. Прошло полгода, долгих полгода, мучительных полгода. Как я ждала моего дорогого Алёшку знаю только я и он. Думала о нем каждую минуту. Как ждала весточек от него! Он остался в стране, где война, где каждую минуту с ним могло что-нибудь случиться. Если бы я не видела всего ужаса, может быть мне было бы легче ждать. А так я очень за него переживала. И вот настал радостный день и мой Лёша вернулся. Я встречала его в Москве. Теперь мы неразлучны.
|
